Анастасия Баталова - Исполнитель желаний [СИ]
Девушка вздрогнула, только теперь она смогла осознать в полной мере всё то, что Магатея говорила ей на рассвете.
— Богиня Прорва прекрасна и безжалостна как всякий закон природы. Жизнь созидающая, она и разрушает её, — продолжала верховная жрица, — Великое женское начало, способное породить и уничтожить — есть то, чему мы поклоняемся и служим до тех пор, пока способны на это. Женщина, которая не может воспламенить мужчину страстью, зачать и продолжить его род не нужна природе; есть даже такая теория, что биологическая бесполезность приводит любой организм к скорой смерти, ибо кроме продолжения жизни во Вселенной нет никакой целесообразности, никакой движущей силы, никакого смысла… — Магатея говорила, и в глазах её вспыхивал время от времени почти зловещий благоговейный нездешний огонь, она верила в произносимые слова всей силой своего несгибаемого духа, и, несомненно, она готова была умереть в тот срок, который назначит чтимая ею страшная богиня, навсегда прекратив в её организме женские биологические циклы…
— В нашей вере есть такая традиция, — Магатея снова посмотрела на Кирочку, как бы показывая, что эти слова адресованы лично ей, — жрица, чувствующая, что время её пришло, выбирает себе «последний подарок жизни» — юношу, молодого, здорового, желанного и проводит с ним год, все дни которого полны сладчайшего из наслаждений, доступных смертным; и если великая богиня оставляет позднюю любовь пустоцветом — не венчает её зачатием — то жрица добровольно умертвляет себя… А если богиня оказывается милосердной и одаривает последнюю страсть жрицы плодом, то она имеет право оставаться на земле столько, сколько потребуется родившемуся младенцу.
Магатея умолкла. Кирочка опустила взгляд. Воцарилась такая густая неподвижная тишина, что единственный звук — шелест крылышек заблудшего мотылька о ткань шатра — казался оглушительным, словно гул гигантской турбины…
— Мой час настал, и я обещала Эрмесу, что выберу его.
— Я понимаю… — прошептала Кирочка. Ни зависти, ни обиды не было больше, лишь восхищённый трепет перед самоотверженностью служительниц богини, перед безропотным принятием женской доли, столь же упоительной, сколь и беспощадной.
Она несмело взглянула на жрицу из-под ресниц.
Суеверный ужас перед холодной предрешённостью будущего Магатеи и перед противоестественной экзальтированной готовностью жрицы такое будущее принять шевельнулся внутри, юркнул под сердце, словно ящерка. Все знают, что смерть неизбежна для каждого, но находятся в блаженном неведении относительно срока, и такая неопределённость конца создаёт иллюзорное ощущение бесконечности, оно позволяет непрерывно, каждый миг верить в то, что всё ещё впереди, даже за час, за минуту, за секунду до смерти. А жрицам Прорвы известно всё наперёд — пятьдесят лет красоты, отмеренные женщине — и всё. Какое же великое мужество нужно иметь, чтобы на протяжении всей жизни вершить повседневные дела, не теша себя этой великой иллюзией бесконечности, творить, думать, трудиться и даже… быть счастливой?
10Когда стемнело, неподалёку от узорчатых шатров жриц развели большой костёр, к которому постепенно начали стекаться обитатели лагеря — там должна была состояться завершающая часть праздника Солнцестояния. По традиции, юноши, которые днём демонстрировали свою силу, ловкость и успехи в воинском деле, ночью могли проявить себя творчески: посвятить понравившейся жрице стихи, песню или что-нибудь в этом роде.
Сидели широким кругом, на туристических пенках, деревяшках, шкурах, а тот, кто выступал, выходил в центр и стоял у самого костра, чтобы его было хорошо видно всем в ярком свете пламени. Для играющих на музыкальных инструментах здесь был установлен небольшой удобный пенёк.
Выступали как юноши, так и девушки. Любительское, неумелое, но искреннее творчество этих людей дышало каким-то сближающим туристическим походным теплом; несмотря на заметные несовершенства смотреть и слушать было приятно. Кирочка отметила про себя, что попадаются и весьма неплохие произведения. Не выходили в центр круга только жрицы, вероятно, за ними было закреплено положение почётных зрителей. С присущей им грацией они лишь одобрительно качали головами и награждали понравившихся исполнителей лёгкими всплесками аплодисментов.
После того, как выступил последний желающий, и все торжественно умолкли, ожидая, что жрицы вот-вот начнут выбирать юношей, которых нынче ночью поведут в свои шатры, Магатея вдруг поднялась и, неожиданно для всех взяв из рук сидевшей рядом девушки гитару, вышла в центр круга.
Судя по реакции публики это было событие из ряда вон выходящее. Удивлённые голоса сидящих в кругу людей зашелестели, словно волны по гравию.
— Вы позволите? — тихо спросила жрица.
Зрители, казалось, разом перестали дышать. Согласие было дано. Молчаливое, но абсолютное. Магатея неторопливо присела на пенёк и, ловко подхватив гитару, дернула одну, другую струну, прислушиваясь к настройке, затем разом погасила звуки, положив на струны ладонь.
— По традиции, жрицы могут быть только музами… — произнесла она, голос её непривычно взволнованно звенел в полнейшей тишине, — но сегодня, пользуясь правами, которые мне даёт ночь моего последнего выбора, я буду петь… Тот, кому адресованы эти слова и ноты, всё поймёт…
Магатея умолкла, а затем, обведя взглядом публику, резво пробежалась по грифу тонкими пальцами. Энергично ударив другой рукой по струнам, она запела…
Музыка была удивительная, нежная и грустная, полная неописуемых, бормочущих, задыхающихся, тихо всхлипывающих гитарных переборов… Кирочка очень долго жалела потом, что ей не удалось запомнить ни одного куплета целиком, она уловила только общий смысл этой пронзительной исповеди, вплетённой в мелодию. Магатея пела о запоздалой пламенной любви немолодой уже женщины, стыдящейся своих чувств и не смеющей надеяться на взаимность со стороны совсем юного мужчины; верховная жрица разрывала чёрный тюль ночной тишины леса своим неожиданно высоким, трогательно срывающимся голосом; она пела о неизбывной болезненной женской мечте о любовном счастье, которую не в силах заставить померкнуть даже подступающая старость; отсветы пламени костра подрагивал в больших глазах жрицы словно непролитые слёзы; она пела о себе самой, о надежде на грани отчаяния, о сладостной тревоге перед долгожданным искуплением…
Чувственно и как-то даже безжалостно пела она… У некоторых слушателей к концу песни заблестели глаза. Обидно, что столь сильное по своему воздействию на души людей произведение невозможно было сохранить, увековечить, просто сняв ролик камерой на смартфоне… Кирочке в память запал только припев, который она потом долго повторяла, прислушиваясь снова и снова, вдумываясь, срастаясь с его смыслом…
В течении времени вечном и мудром —вся радость и боль. Созревающий колоссклонился к земле, ты заметила утромна гребне свой первый серебряный волос…И не было б в этой находке печали,и время тебя так бы не оскорбило,когда бы все женские чувства молчали,когда бы не встретила, не полюбила.
Последние аккорды мелодии пролились плавно и очень-очень грустно, стихая, музыка словно утекала, как жизнь, неотвратимо, по капле; эти звуки ещё несколько мгновений дрожали в ночном воздухе словно тонкие листья на ветру.
В наступившей тишине верховная жрица величественно поклонилась публике едва заметным кивком головы. Со всех сторон раздались громкие аплодисменты. Когда они схлынули, Магатея подошла к Эрмесу, сидящему на коленях в первом ряду.
Он смотрел на неё снизу вверх своими диковинно сияющими серебристыми глазами. Восхищенно. Благодарно…
— Идём, — сказала она повелительно, протянув ему свою твёрдую маленькую руку.
Смущённая и счастливая улыбка тронула красивые губы Эрмеса; лёгким движением он поднялся на ноги и смиренно последовал за нею, быстро идущей впереди, мимо остальных. Сидящие у костра молча провожали их печальными задумчивыми взглядами.
11Асан и Аль-Мара сидели в темноте на толстом бревне, обозначающем границу лагеря; в вышине над ними чинно покачивались чёрные шапки сосен; несколько мелких звёзд среди ветвей теплились, словно невообразимо далёкие костры, неровным дрожащим светом.
— Жрицы отбывают с восходом солнца, — сказал юноша, — вас мы выведем к озеру ночью, так положено, необходимая предосторожность, во мраке сложнее запомнить дорогу…
Аль-Мара вздохнула.
— Ну что, будем прощаться?
Асан молчал, вращая на хрупком запястье свой гладкий прохладный браслет. Обоим было очевидно, что, скорее всего, им не суждено увидеться снова. И так же оба чувствовали, что между ними, если они расстанутся сейчас, останется недосказанность, незавершённость. Нужно было утолить ту трепетную тоску, то робкое искание, которые каждый из них находил в себе.
